Наш мокрый иван

Москвина Марина — Наш мокрый иван

Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной ёлки. И говорит:
– Всё, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.

– Как так? – Я своим ушам не поверил. – Какую другую женщину?!!

– Нашего зубного врача Каракозову, – печально сказала мама. – Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.

Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчубучил.

Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок – комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения – в отпуск или в командировку – наш мокрый иван… сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернётся, – хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася.

Иван был мрачнее тучи.

– Уложил в новый чемодан новые вещи, – рассказывала мама, – и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: «Это же самое облако плывёт сейчас над моей Люсей!»

Насчёт облаков папа угодил в точку, ведь зубодёрша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.

Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это всё равно что я скажу своему псу (у меня такса Кит): «Я разлюбил тебя и полюбил другого – бультерьера!» Кит уж на что умник – даже не поймёт, о чём я говорю!

Я позвонил. Открыл мой папа Миша.

– Андрюха! – он обнял меня. – Сынок! Не позабыл отца-то?!

И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели!

Тут вышла Каракозова в наушниках. У неё такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у неё невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зелёный.

– Мой отпрыск, – с гордостью сказал он ей, – Андрюха!

А Каракозова:
– Молоток парень!

Папа:
– Может, будем обедать?

А Каракозова:
– Надо мыть руки перед едой!

Пока мы с папой мыли руки, он мне и говорит:
– Врач Каракозова Надя – весёлый, культурный человек. У неё широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах, пять из них – лодочные!

– Вот здорово! – говорю.

Я сразу вспомнил, как мама однажды сказала: «Андрюха вырастет и от нас уйдёт». А папа ответил; «Давайте договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдёт, пусть возьмёт нас с собой».

Тут Каракозова внесла запечённую курицу в позе египетского писца: выпуклый белый живот, полная спина и крылышки сложил на груди. Она не пожмотничала – положила нам с папой каждому крыло, ногу и солёный огурец.

– Огурцы, – важно сказал папа, – Надя солит сама в соке красной смородины!

– Немаловажен укроп, – говорит Каракозова. – Только укроп нужно брать в стадии цветения.

Видно было, что она по уши втрескалась в нашего папу. И правильно сделала! В кого ж тут влюбляться из пациентов, кроме него? Вон он какой у нас, как наворачивает курицу! В жизни бы никто не подумал, что этому человеку сегодня вырвали зуб!

– Надя – прекрасный специалист, – с нежностью сказал папа.

– А я вообще люблю вырывать зубы. – Каракозова улыбнулась. – Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него.

Папа переглянулся со мной: дескать, видишь, какая славная! Я сделал ему ответный знак. Папа был в ударе. Усы торчат. Взор горит. И много ошарашивающего рассказывал он о себе.

Рассказ у него шёл в три ручья. Первый – за что папа ни возьмётся, выходит у него гораздо лучше всех. Премии и первые места на папу валятся – не отобьёшься! И у него есть все данные считать себя человеком особенным, а не каким-нибудь замухрышкой.

Второй – что в семье, где он раньше жил (это в нашей с мамой!), его считают ангелом.

– Скажи, Андрюха, я добрый? – говорил папа. – Я неприхотливый в еде! Я однолюб! И два моих принципа в жизни – не унывать и не падать духом!

Третий ручей был о том, какую папа Миша играет огромную роль в деле пылесошения и заклейки окон. И чтоб не быть голословным, он вмиг заклеил Каракозовой щели в окнах, откуда вовсю дули ветры с Ледовитого океана. А также, хотя Каракозова сопротивлялась, пропылесосил ей диван-кровать.

– Может, у вас есть клопы? Или тараканы? – спросил я у Каракозовой. – Папа всех здорово морит.

– Миша – это человек с большой буквы! – ответила она с нескрываемой радостью.

Я стал собираться. Папа вышел в переднюю меня проводить. Он спросил, завязав мне на шапке-ушанке шнурки:
– А как вы без меня, сынок? Кит в живых? Вы смотрите, чтоб вас не ограбили. Сейчас очень повысился процент грабежей. Сам должен понимать, какой сторож Кит!

Кит умирает от любви к незнакомым людям. Если к нам вдруг заявятся грабители, он их встретит с такой дикой радостью, что этих бандитов до гробовой доски будет мучить совесть.

– А как мокрый иван? – спросил папа.

– Не знаю, – говорю. – Пока листья на месте. Но вид пришибленный.

Что-то оборвалось у папы в груди, когда он вспомнил про ивана.

– Я просто чудовище, – сказал он. – Надя! Дома мокрый иван! Вот его фотография. Здесь он маленький. Мы взяли его совсем отростком… За столетник-то я спокоен – он в жизни не пропадёт. А иван без меня отбросит листья. Надя! – папа уже надевал пальто. – Пойми меня и прости!..

– Я понимаю тебя, – сказала Каракозова. – Я понимаю тебя, Миша. Ты не из тех, кто бросает свои комнатные растения.

– Я с тобой! – вскричал папа. – Одни облака проплывают над нами. Я буду смотреть и думать: это же самое облако прошплывает сейчас над моей Надей.

– Да вы приходите к нам праздновать Новый год! – сказал я.

– Спасибо, – ответила Каракозова.

– Но моя Люся, – предупредил папа, – не может печь пирог. Она может только яйцо варить.

– Ничего, я приду со своими пирогами, – тихо сказала Каракозова.

И мы отправились домой с папой и с чемоданом. А мама, и Кит, и мокрый иван, и даже столетник чуть листья не отбросили от радости, когда увидели нас в окно.