Льюис Кэррол — Месть Бруно

Демурова Нина — Льюис Кэррол — Месть Бруно

Рубрика: Перевод

День был очень жаркий, до того жаркий, что и на прогулку не пойдешь, и делать ничего не хочется, – потому-то, я думаю, все и случилось.

Во-первых, почему это, позвольте вас спросить, феи всегда учат нас выполнять свой долг и бранят нас, чуть что не так, а мы их никогда не наставляем? Ведь не станете же вы утверждать, что феи никогда не жадничают, не думают только о себе, не сердятся, не жульничают, – ведь это было бы, знаете, бессмысленно. Значит, вы со мной согласитесь, что им же было бы лучше, если бы их время от времени немножко бранили и наказывали?

Право, я не понимаю, почему бы не попробовать, и я почти уверен (только, прошу вас, не говорите об этом громко в лесу), что если бы вам удалось поймать фею, поставить её в угол и подержать денёк-другой на хлебе и воде, она бы тотчас изменилась к лучшему, во всяком случае, дерзости бы в ней поубавилось.

Ну а во-вторых, возникает такой вопрос: когда можно лучше увидеть фей и прочий волшебный народец? Я, пожалуй, могу вам на него ответить.

Первое правило здесь такое: день должен быть очень жарким – об этом даже спорить не приходится; и вас должно слегка клонить ко сну – однако не слишком, так что глаза у вас, не забудьте, не должны закрываться. Ну и, конечно, настроены вы должны быть на «нездешний» лад, – шотландцы называют такой настрой «потусторонним» или «призрачным» – может, это и лучше звучит; ну а если вы не знаете, что это значит, вряд ли я смогу вам это объяснить, подождите, пока увидите фею, тогда и поймёте.

А последнее правило заключается в том, что сверчки не должны трещать. У меня нет сейчас времени для разъяснений – придётся вам пока принять его на веру.

Итак, если все эти условия будут выполнены, у вас появится неплохой шанс увидеть фею – или, по меньшей мере, так оно будет вероятнее.

Представитель этого волшебного народца, о котором я хочу вам рассказать, был страшным шалуном. Строго говоря, их было двое, один был шалунишка, а вторая была доброй девочкой; впрочем, вы это и сами поймёте.

Ну а теперь надо все-таки начать мой рассказ.

Случилось это во вторник днем, около половины четвёртого, – даты лучше всего называть точно, – направляясь к озеру, я углубился в лес, отчасти потому что делать мне было нечего, а заниматься ничегонеделанием лучше всего там, отчасти же потому что (как я уже сказал) жара стояла такая, что спастись можно было лишь в тени под деревьями.

Бредя по лесной полянке, я тотчас заметил большого жука, упавшего на спину и пытавшегося перевернуться, и опустился на колено, чтобы помочь бедняжке. В некоторых случаях бывает нелегко сказать, чего хочет насекомое; например, я никогда не знал, чего бы желал я сам, будь я мотыльком: чтобы меня отогнали от пламени свечи или разрешили бы полететь на него и погибнуть; или, скажем, будь я пауком, не уверен, понравилось бы мне, если б мою паутину разорвали, а муху выпустили; впрочем, я был совершенно уверен в том, что будь я жуком, я бы обрадовался, если б кто-то пришел мне на помощь.

Итак, как я уже говорил, я опустился на колено и как раз собирался перевернуть прутиком жука, как вдруг увидел нечто, заставившее меня отпрянуть и затаить дыхание, чтобы не вспугнуть крошку.

Не то чтобы она выглядела пугливой: она казалась такой доброй и милой, что ей, конечно, и в голову не приходило, будто кто-то хочет ей навредить. Росту в ней было всего несколько дюймов, платье – зелёное, так что её и не заметишь в высокой траве; а грацией и изяществом она так соответствовала своему окружению, словно выросла здесь, как цветок. К этому я могу прибавить, что крылышек у неё не было (не верю я в фей с крылышками), зато были длинные и густые каштановые кудри и серьезные карие глаза, – вот, пожалуй, и всё, что я могу вам сказать о её внешности.

Сильви (я узнал её имя позже) опустилась, как и я, на колено, чтобы оказать жуку помощь; только, чтобы его перевернуть, одного прутика ей было мало; она изо всех сил налегала обеими руками, стараясь перевернуть жука и все время с ним разговаривая, словно нянька с упавшим ребенком, то успокаивая, то журя его.

– Ну-ну, не надо так плакать; тебя же ещё не убило – а если б убило, ты бы, знаешь, не мог бы плакать, так что плакать, мой милый, никогда не надо! И как же тебя угораздило так упасть? Впрочем, я и сама знаю, можно и не спрашивать – небось, лез на кочку, задрав, как всегда, голову. Знаешь, если будешь лазать вот так по кочкам, будешь вечно падать – надо смотреть, куда лезешь.

Жук пробормотал что-то – «Да я смотрел», кажется, – но Сильви продолжала:
– Но я-то знаю, что не смотрел! Ты никогда не смотришь! И вечно идёшь с задранным носом – до того ты о себе высокого мнения. Ну-ка, посмотрим, сколько ножек ты на этот раз переломал. Как?! Ни одной?! Ну, знаешь, ты этого не заслужил! Что толку в шести ножках, мой милый, если ты только болтаешь ими в воздухе, когда падаешь на спину? Ножки существуют для ходьбы, разве не так? Ну-ну, не сердись, и не раскрывай крылья: я тебе ещё кое-что должна сказать. Пойди-ка к лягушке, что живёт за тем лютиком, – передай ей от меня поклон – «поклон от Сильви» – да ты сумеешь ли сказать?

Жук попробовал и, кажется, преуспел.

– Так, верно. И скажи ей, чтобы дала тебе немного бальзама, который я вчера ей оставила. Попроси её натереть тебя этим бальзамом; пальцы у неё холодные, но что поделаешь.

Жук, как мне показалось, содрогнулся при этих словах, но Сильви ещё строже сказала:
– Не притворяйся, что тебе это не нравится, можно подумать, ты такой важный, что уж не можешь разрешить ей тебя растереть! Ты должен её поблагодарить – вот что я тебе скажу! А если придется обратиться к жабе, тогда что?

Немного погодя, Сильви прибавила:
– Ну а теперь можешь идти. Будь же умницей и не задирай нос.

Послышалось жужжание, треск и тревожное биение крылышек, обычно предшествующее взлету жука, когда взлететь-то он решил, а куда направиться, ещё не знает. Наконец, неуклюже кружа в воздухе, он умудрился врезаться мне прямо в щёку, – когда же я опомнился от удивления, крошка-фея уже исчезла.

Я принялся её искать, но её и след простыл – а с ней вместе исчезло и моё «призрачное» чувство, да и сверчки застрекотали вовсю – так что я понял, что её, и правда, нет.

А теперь я могу поведать тебе правило касательно сверчков. Они всегда смолкают, если рядом появляется фея, потому что фея у них, по-моему, королева – во всяком случае, она намного выше сверчка – так что когда вы гуляете, а сверчки вдруг перестают трещать, можете быть уверены, что либо они увидели фею, либо испугались вашего приближения.

Можете быть уверены, что я весьма огорчился. Впрочем, я утешал себя такими мыслями: «День пока что выдался чудесный – пройдусь тихонько и посмотрю кругом – может, увижу где-то ещё фею».

Поглядывая таким образом по сторонам, я заметил растение с закругленными листьями и со странными дырочками в серединке некоторых из них.

– А-а! Пчёлка-листоед, – заметил я небрежно (ты же знаешь, я хорошо разбираюсь в естественных науках и всегда, скажем, с легкостью отличу котёнка от орлёнка) и пошёл было мимо, как вдруг меня осенило. Я остановился и внимательно посмотрел на листья.

Поняв, что дырочки складываются в буквы, я вздрогнул от радости; на трех соседних листах стояли буквы Б, Р и У, а поискав, я нашел ещё два листа, на которых стояло Н и О.

Тут меня снова охватило «нездешнее» чувство; заметив, что все сверчки смолкли, я подумал: Бруно, несомненно, тоже принадлежит к волшебному народцу и находится где-то поблизости.

Так оно и оказалось – хотя я его не увидел и чуть на него не наступил; это было бы ужасно (конечно, если предположить, что на представителей этого племени можно вообще наступить. Я-то думаю, что по своей природе они сродни блуждающим огонькам, на которых наступить невозможно).

Представьте себе любого знакомого вам маленького мальчика, пухленького, с румяными щёчками, большими тёмными глазами и растрёпанными каштановыми волосами, а потом уменьшите его в воображении до такого размера, чтобы он без труда поместился в кофейную чашку, – и вы получите весьма точное представление об этом малыше.

– Как тебя зовут, малыш? – спросил я, понизив голос.

Кстати, вот ещё любопытная вещь, которую я никогда не мог до конца понять: почему мы всегда спрашиваем у малышей, как их зовут? Не потому ли, что они такие крошечные и имя, кажется, их слегка увеличит? Ведь вы никогда не спрашиваете взрослого, большого человека, как его зовут, не правда ли?

– Как тебя зовут, малыш?

– А тебя как? – ответил он, не поднимая глаз.

– Меня? Льюис Кэрролл, – мягко произнес я, ибо он был так мал, что на него нельзя было сердиться за столь неучтивый ответ.

– Какой-нибудь гег’цог? – спросил он (он слегка картавил), быстро глянув на меня и возвращаясь к своему занятию.

– Совсем не герцог, – смущенно признался я.

– Из тебя вышло бы целых два, – заметил малыш. – Ты, верно, сэр?

– Нет, – сказал я, совсем застыдясь. – У меня нет никакого титула.

Малыш, верно, решил, что в таком случае со мной беседовать вовсе не стоит: он продолжал спокойно копать и, вытаскивая цветы из земли, рвать их на части.

Переждав несколько минут, я снова попытался вызвать его на разговор.

– Пожалуйста, скажи мне, как тебя зовут.

– Бруно, – охотно сообщил малыш. – А почему ты раньше не сказал «пожалуйста»?

Чему-то такому, помнится, в детстве учили и нас, подумал я, оглядываясь на долгую череду прожитых лет (со времени моего детства прошло лет сто пятьдесят, не меньше).

– А ты из того волшебного народца, что учит порой детей благонравию?

– Приходится иногда этим заниматься, – сказал Бруно. – Вот скука-то!

И с этими словами он в сердцах разорвал трехцветную фиалку и растоптал её.

– Что это ты делаешь, Бруно? – удивился я.

– Разоряю Сильвин цветник, – ответил он.

И продолжал рвать цветы, бормоча:
– Вот противная – не пускала утром меня играть, а мне так хотелось!– говорила: «Сначала кончи уроки» – уроки, ещё чего! – вот я ей покажу, увидит!

– Ах, Бруно, не надо! – вскричал я. – Ты разве не знаешь, что это называется «месть»? А месть – это нехорошо, жестоко и к тому же опасно!

– Лесть? – повторил Бруно. – Смешное словечко! Наверно, это так же опасно, как заходить, например, слишком далеко в воду? Ведь можно и утонуть.

– Нет, я не о том, я говорю не о лести, а о мести. МЕСТЬ, – повторил я медленно и четко.

Впрочем, про себя я подумал, что его объяснение хорошо подходит к обоим словам.

– А-а! – протянул Бруно, ещё шире раскрывая глаза, но не пытаясь повторить это слово.

– Ну же! Постарайся повторить это слово, Бруно! – сказал я весело. – Ме-сть!

Но Бруно только тряхнул головой и сказал, что повторить не может; что губы у него для таких слов не подходят. Чем больше я смеялся, тем угрюмее он смотрел.

– Не огорчайся, малыш! – сказал я. – Хочешь, я тебе помогу?

– Да, пожалуйста, – ответил Бруно, просветлев. – Только хорошо бы придумать, как её посильнее разозлить. Ты не знаешь, до чего трудно её рассердить!

– Послушай меня, Бруно, и я научу тебя, как ей великолепно отомстить!

– Это её как следует огорчит? –спросил Бруно с сияющими глазами.

– Да, как следует. Для начала мы вырвем все сорняки из её цветника. Гляди, с этой стороны их довольно много – из-за них и цветов не видно.

– Но так её не огорчить, – протянул Бруно растерянно.

– А потом, – продолжал я, не обращая внимания на его слова, – мы польем вот эту грядку, самую высокую… вот здесь. Видишь, она совсем сухая.

Бруно вопросительно глянул на меня, но на этот раз промолчал.

– А потом надо подмести дорожки, – продолжал я, – и ты, пожалуй, мог бы срезать вот ту крапиву – ишь, как она вымахала! Так близко к цветнику, что к нему и не подойти!

– О чем ты говоришь? – нетерпеливо прервал меня Бруно. – Всё это не капельки её не огорчит!

– Не огорчит? – переспросил я простодушно. – А потом, знаешь, мы можем насыпать вот здесь разноцветные камешки – просто чтобы отделить одни цветы от других. Это будет очень красиво!

Бруно повернулся и посмотрел на меня во все глаза. Наконец в его взгляде что-то мелькнуло, и он уже совсем с иным выражением в голосе сказал:
– Хорошо, только давай положим их рядами – тут красные, а там голубые.

– Превосходно, – согласился я. – Послушай, а какие цветы в этом садике Сильви любит больше всего?

Бруно сунул большой палец в рот и задумался.

– Фиалки, – ответил он наконец.

– Там внизу возле озера весь берег усыпан фиалками.

– Давай принесем их! – воскликнул, подпрыгнув, Бруно.

Я невольно рассмеялся: он явно позабыл о том, что я взрослый.

– Подожди немного, Бруно, – сказал я, – нам надо подумать, с чего лучше начать. Понимаешь, работы там много.

– Да, давай подумаем, – согласился Бруно и снова сунул большой палец в рот, усаживаясь на лежавшую поблизости мёртвую мышь.

– Зачем у тебя эта мышь? – спросил я. – Её надо закопать или бросить в озеро.

– Она у меня, чтобы мерить! – воскликнул Бруно. – В цветнике без нее не обойтись. Клумбы мы делаем длиной в три с половиной мыши, а шириной – в две.

И он подтащил мышь за хвост, чтобы показать её в деле; но я его остановил: я боялся, как бы мое «нездешнее» чувство не испарилось до того, как мы не покончим с цветником – тогда я не увижу ни его, ни Сильви.

(окончание в следующем номере)